Улица Мандельштама

Это февраль. Скоро март, трудный старт весны, когда ей недостает подъемной силы, и она, проваливаясь в рыхлый воздух, не может опереться на него, теряя скорость, задевает какие-то антенны, серо-бурую щетку парка и ржавые аттракционы в нем,

Распространенные клише с идеализацией весны (и грубые, и более тонкие), вызывают у меня ощущение какой-то драмы, мне кажется, более глубокой, чем драма соотношения между надеждой и самообманом. Я не знаю, в чем она состоит. Это какая-то довольно базовая вещь, мне кажется.


> В юном месце апреле
[- только детские книги читать]
в старом парке тает снег
[только детские думы лелеять]
и крылатые качели [все большое далеко развеять]
начинают,
свойразбег
[из глубокой печали
/
восстать]

Позабыто всенасвете,
[я от жизни смертельно устал]
серце замерло в груди!
[ничего от нее не приемлю]
только небо?
[но люблю свою бедную землю]
только ветер.
только радость впереди
[потому что другой е видал]

Взлета-ют
выше ели
[я качался в далеком саду]
не-ве--даяпрегред,
[на простой деревянной качеле,
и высокие, ТЕMНЫЕ ели
вспоминаю в туманном бреду]



В жизни бывает тяжелая фальшивость, она тяжела изнутри. Ее гораздо легче ретранслировать, чем переосмыслить. Но все-таки можно пытаться посмотреть на нее извне, искать ее смысла, и, тем самым, оторваться от нее и ее обезвредить, сделать ее из довлеющего жизненного обстоятельства образом, точкой приложения изобразительной силы. Вот тогда она начинает указывать на что-то более глубокое, захватывающее. И высокие, ТАЙНЫЕ ели.. другой, забытый, мир, который однако, тут, рядом.
Это было бы решение.